Мне кажется, что здания сохраняют дух или идеи тех, кто их построил. Такое ощущение у меня с раннего детства. С детсадовского детства. Родители водили меня в дом Курлиной, на углу улиц Красноармейской и Фрунзе. В старинный особняк в стиле модерн. Там был 46-й детский сад. И хотя нам, маленьким детям, и показывали подвал, где в гражданскую войну белочехи расстреляли большевиков, жути это не нагоняло. Говорили, что подвал сохранился именно в том виде. Среди стенных изломов и дыр нам виделись следы от пуль. Но страшно не было. Напротив, было очень интересно открывать высоченные резные двери на первом этаже. Подниматься по красивой чугунной лестнице на второй. Носиться по закоулкам. Дом воспринимался старинным загадочным замком. Тем более что рядом был костел. Хоть и превращенный в краеведческий музей, выглядел он очень внушительно. По диагонали от моего детского сада была 6 школа. Тоже здание с дореволюционной историей. Тогда это была вторая мужская гимназия. Я знал, что до войны в этой школе учился мой папа. Поэтому испытывал особую гордость, когда он повел меня туда в первый класс. Нам говорили, что школа внесла свой материальный вклад в победу над фашистами, а тогдашний директор А. Ключарев получил благодарность от главного командира - И. Сталина. Полуразрушенные или превращенные в зернохранилища церкви я всегда воспринимал в первозданном виде. Может быть, это передалось от родителей. Может, какая-то память поколений, но я чувствовал, с какой любовью и тщательностью они были построены. В поселке Царевщина, у дороги, стояла закрытая церковь. На ее крыше росла береза. Это было удивительно и глубоко символично. Сейчас это отреставрированный, действующий храм. Когда я проезжаю мимо, то сбавляю скорость и любуюсь им с легкой досадой на себя, что не сфотографировал березу. По работе мне приходилось бывать во многих учреждениях. Но одно здание действовало на меня уж очень негативно. Это – Дом печати. Когда он был построен? Относительно давно. Не знаю, сталинский ли это так называемый ренессанс или нет. Но уже на подходе к нему настроение ухудшалось. Хотелось поскорее закончить то, ради чего я и открывал тяжелую дверь. Внутри была охрана. Сидел милиционер. В то время, в первой половине восьмидесятых, редко где еще так было. В Доме печати Куйбышевского обкома КПСС было. В служебную столовую можно было попасть только в сопровождении сотрудника. У входа тоже был милиционер, знавший работников в лицо. Я работал в Доме молодежи. Иногда мне приходилось литировать, то есть получать разрешение на тиражирование афиш тех мероприятий, которые мы проводили. А сделать это можно было только в Доме печати. «Разрешители», обллит, находились там. Я подавал макет в окошко, вырезанное в двери. Он внимательно прочитывался и ставился штамп, означавший, что можно сдавать в печать. Мол, проверено. Могли и отказать. Направить на доработку. Перед уходом я частенько заглядывал к ребятам – фотографам на первом этаже. Это Володя Лаврентьев из «Волжского комсомольца» и Боря Чугунов с Колей Абросимовым из «Волжской зари». Общение с ними, да и разговор на профессиональные фототемы как-то нейтрализовали появлявшийся негатив. Прошло двадцать лет. Жизнь развивалась очень стремительно. Произошли колоссальные изменения. Наступило новое тысячелетие. Многое ушло, казалось, безвозвратно. Как-то на работе меня попросили взять, проезжая мимо Дома печати, два бланка для регистрации печатного издания – справочника «Вся Самара». Те же длинные коридоры, те же двери и, казалось, те же люди. Таким увидел я Дом печати через много лет. Может быть, я излишне пристрастен, но мне показалось, что и дух учреждения остался прежним. Найдя нужный мне кабинет, я остановился. На двери висело объявление о том, что с 13-00 до 14-00 обед. До его окончания 20 минут. Зная, что зайти, в принципе, не к кому, я раздумывал, что делать. Вдруг сзади пронзительно-командный женский голос произнес: «Нет, вы что не видите, у нас обед?» «Вижу, вижу, - попытался я успокоить ее, - я подожду». Женщина была плотненькой, маленького роста, предпенсионного возраста и вся как-то расширяющаяся книзу. Ее не вполне свежие волосы соломенного цвета, но разных оттенков, были скручены на голове в большую луковицу, скорее похожую на большую фигу. Не свернуты где-то там, на затылке, а именно скручены со всех сторон. Она походила на какой-то персонаж из спектакля театра юного зрителя. Разглядывать в упор было, конечно же, неудобно, а оторвать взгляд невозможно. Приходилось виновато моргать. Выдержав паузу и удовлетворившись моим растерянным видом, она снисходительно объявила: «Ладно. Зайдите». И пошла в комнату напротив. Я последовал за ней, не сомневаясь, что она командует и тем, закрытым на обед, кабинетом. Мы зашли. Комната была маленькой с несколькими столами, заваленными какими-то бумагами и газетами. У стен стояли шкафы. Было видно, что и в них тоже много всяких бумаг. Ощущение было такое, что в помещении срочно надо провести генеральную уборку, тщательно пропылесосить его, а ненужное выкинуть. За компьютером сидела женщина средних лет, и что-то сосредоточенно печатала. На нас она не обратила внимания. - Ну, говорите, что вы хотели? – отчеканила моя спутница. - Да, знаете ли, меня попросили взять две бумажки, - сказал я и тут же пожалел о вырвавшемся слове. - Нет, вы думаете, что говорите?! Вы хоть представляете, где бывают эти, как вы их называете, «бумажки»? - Виноват. Исправлюсь. Оговорился. Я имел в виду «два бланка». Да, два бланка. Меня попросили спросить у вас два бланка для регистрации печатного издания. Ума не приложу, как это у меня вырвалось про бумажки. Я имел в виду «два бланка». - Бумажки, бумажки! Вы, собственно, куда пришли? Вы пришли в очень серьезное учреждение. И пришли вы, кстати, во время обеда. Другие и не стали бы с вами разговаривать во время обеда. Так что будьте любезны, не оговариваться, а выражать свои мысли четко и правильно. Мне стало тоскливо. Всерьез ситуацию никак нельзя было принять. Ничего не придумав умнее, а решив по-своему разрядить обстановку, я воскликнул: «Ух, ты! Да как я погляжу, перестройка вас и не коснулась!» Перестройка.… К тому времени она уже лет двенадцать как закончилась. Женщина за компьютером мгновенно повернулась в мою сторону и буквально прокричала: «И, слава Богу!» Теперь их стал двое. Но лидировала все-таки начальница с «луковицей» на голове. В руке она держала два бланка и говорила, что «мы» отбились от рук, что раньше такого и быть не могло. А приходить во время обеда – так это вопиющее безобразие и неуважение. Я понял, что раньше она бы просто отказала, а сейчас не имеет права не дать эти бланки. Что они превратились из «разрешительного» отдела в «исполнительно-констатирующий». И они просто вынуждены с этим мириться. Я смотрел на «луковицу» и думал, что надо молча слушать, а не подливать масла в огонь. Бланки я уже держал в руке, но повернуться и уйти было неловко. А она все говорила и говорила. Но видно было, что слегка утомилась. И в появившейся паузе я спросил, несколько по-военному: «Я могу быть свободен?» «Да, можете. Идите и подумайте хорошенько», - разрешила она. Со словами: «Спасибо, добрая женщина», я вышел в коридор.
Категория: Рассказы | Добавил: nicolai (23.03.2009) | Автор: Николай Епифанов
Просмотров: 382 | Рейтинг: 0.0/0 |
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]