Чуть больше года (с весны 1993), я работал в фирме, оказывающей техническую поддержку программе ТАСИС в России. Сельскохозяйственный проект по фруктам и овощам реализовывался в Тольятти и назывался “Food Distribution Togliatti”, то есть разрабатывалась вся цепочка – от поля до прилавка. Выиграв тендер, английская фирма прислала своих экспертов: специалиста по фруктам и овощам, специалиста по оптовой и розничной торговли и экономиста-аналитика. Российская сторона обеспечивала специалистов небольшим офисом в административном здании, двумя автомобилями и предоставила в аренду две квартиры для проживания. В строящемся районе Тольятти. Основной российский персонал состоял из тольяттинцев: двух переводчиков, двух водителей, офис-менеджера и координатора проекта, каковым был я. Проживал я (с согласия англичан) вместе с ними, уезжая вечером в пятницу (на выходные) домой, в Самару. В понедельник я, как правило, присутствовал на планерке в головном офисе фирмы, получал указания, командировочные или зарплату персоналу и уезжал в Тольятти. Проект начинался в августе. А до начала следовало решить все вопросы и с офисом, и с жильем, и с телефонизацией, и с автомобилями, и с кадрами, и с необходимой мебелью. В офисе и в квартирах. Это было, признаюсь, совсем не просто. Тем не менее, к началу августа практически все было готово. Однако, старший группы, Майкл Маккарти, приехал за две недели до официального старта проекта. Вероятно, ему подсказали, что так будет правильно. Да и сам он хотел быть уверенным, что все готово. А если нет, то лично посодействовать завершению подготовительного этапа. Я встретил Майкла в аэропорту, и мы отправились в Тольятти. Дел у нас хватало, так как чиновники не спешили выполнять свои обещания, а личное присутствие иностранца их как-то смущало, и отдельные вопросы подготовительного этапа решались значительно быстрее после прямых собеседований. Это вселяло в Майкла уверенность в том, что он хороший и опытный менеджер. Позднее, правда, он понял, что слова наших чиновников часто расходятся с делом. Он задавал мне вопросы, на которые трудно было ответить. А в нашем головном офисе я получил установку, что всё у нас здорово, и это мне следовало постоянно доводить до англичан. К примеру, я должен был доказать им, что два старых автомобиля, выделенные на проект, лучше обещанных новых. Так как новые у нас еще хуже, а из этих всё, что плохо прикручено уже вывалилось. И было закреплено, прикручено, как следует. МорОка, к слову сказать, с обеспечением проекта автотранспортом, длилась около года. Машины постоянно ломались, ремонтировались за счет английской стороны. Вплоть до замены коробки передач. Нервотрепки хватало. Руководительница нашей фирмы обвиняла меня, как координатора (администратора) проекта. В том, что англичане жалуются ей. Кстати, вполне резонно жаловались. Майкл понимал ситуацию и называл меня “ Man in the middle”, ну вроде мальчик для битья. Английская сторона изначально предложила купить два «Жигуленка» четвертой модели. Но в этом случае автомобили становились бы собственностью англичан. Поэтому наша фирма купила машины за счет областного бюджета и отправила их (вопреки договоренности) на какой-то другой проект. А нам отдали две старые машины, сказав, что Тольятти – город «автомобильный, там и отремонтируете в случае чего». В начале проекта была проблема с переводчиками. Одну женщину приняли, но необходимо было иметь на проекте еще, да и в договоре предполагались два переводчика. Некоторое время поработал мужчина пенсионного возраста, но потом отказался – рабочий день был «ненормированным», то есть порой максимально большим. Приходилось ездить по полям и огородам близлежащих колхозов, встречаться с руководством сельского хозяйства разных уровней. Мы давали объявления в газете, ездили с Майклом в какой-то бизнес-трейнинг центр за городом, в сосновом бору. Перед входом в здание развевались российский и американский флаги. Руководство выделило для нас троих учеников, беседовали с ними по очереди. Назад ехали молча – состояние было удручающее. Однажды в наш офис пришел на собеседование молодой человек. Сравнительно долго они с Майклом разговаривали, расспрашивали друг друга. Да, парень знает о проекте, читал в газете. Да, конечно, ему интересно. В конце разговора Майкл упомянул зарплату, и сказал, что должен подумать, но в любом случае позвонит кандидату на следующий день. «Ты что это какой сонный?» - спросил я Майкла наутро. «Знаешь, не спалось, понравился мне тот вчерашний кандидат, всё в нем понравилось. Не выспался я потому, что думал про его этот хвост (pony-tail) на затылке». «И что? Клёво, - говорю, - на Стивена Сигала похож». «Да я против ничего не имею, - замахал руками Майкл, - просто думаю, как отнесутся к этому ваши руководители городом и областью». «А как они должны отнестись? – говорю ему, - сейчас не то время, когда длинноволосых клеймили позором, а случалось и выгоняли из институтов». «И такое было»? – встрепенулся Майкл. А у меня возникло ощущение нецелесообразности этого исторического экскурса. «Было, было, у нас многое, чтО было», - ответил я, а в мозгу пронеслось: «Я правду могу рассказать тебе такую, что хуже всякой лжи». «Знаешь, я решил его принять на работу, и сообщу ему об этом. Он оставил свой контактный телефон», - гордо сказал Майкл, давая понять, что профессионализм кандидата для него превыше всего. И позвонил, и какое-то время сидел, уставившись на телефон. «Что еще случилось? – спрашиваю. «Не будет он у нас работать, - как-то отрешенно ответил Майкл, - ему было интересно просто поговорить, поэтому он и пришел. У него есть работа, и зарплата в четыре раза больше, чем у нас». Проблема была в том, что зарплата в долларах с января этого (1993) года запрещалась. Англичане переводили на нашу фирму для двух переводчиков три тысячи долларов ежемесячно, а хозяйка фирмы считала, что хватит и двухсот долларов каждому, разумеется, в рублёвом эквиваленте. Поэтому сильные не шли, а слабых не хотелось. Всё-таки мы нашли хорошую переводчицу, очень живую, неунывающую девушку Розу. Когда люди (на всех уровнях) слышали фамилию Майкла, то у них как-то непроизвольно вытягивались шеи, и в глазах появлялся живой интерес. Он это знал, а я за его спиной говорил, что он ровесник Пола и из одного города они с ним. Из Ливерпуля. Конечно, знакомы. А в юности они вместе дружили с одной девушкой, с Силлой Блэк. Тут уже на меня смотрели, как на счастливчика, который ежедневно общается с приятелем юности сэра Пола. Как-то на кухне Майкл Маккарти сказал, что надо бы купить egg-clock. Ну что, блин, за «яичные» часы? - думаю. Пришлось выяснять с ним. Он нарисовал то, что мы называем песочными часами. А почему же “egg”, - спрашиваю его, - что, напоминает половинки яиц что ли? Мы как-то привыкли называть это дело “sand clock”, так как песок inside. Майкл ответил, что «яичные часы» потому так называются, что песок пересыпается столько по времени, сколько варится яйцо. «Образный, - говорю, - язык». Сейчас не помню, но стал приводить ему примеры. Типа дверного глазка (spy hole), баобаба (monkey bread tree), что-то еще. Он сидел довольный. Конечно, по его мнению, “egg” более поэтично, чем “sand”. Я с готовностью кивал головой, мол, это настолько очевидно, что и спорить не надо. (Как у Галича: «Это ж видно без очков!»). Майкл буквально раздувался от гордости, закатывал глаза, поднимал вверх руку с воображаемым яйцом, говоря, что это звучит, как песня. «Да-да, - соглашался я, - звучит. Еще как звучит! И притом как хорошая песня. И настолько поэтично, что и музыки не надо. Ну, прямо, блин, поэзия в чистом виде. Без музыки, a capello». Последние два предложения вслух не сказал. Вероятно, боялся перебора. Хотя… прокатило бы. Такой уж он человек – Great Irishman. Так он себя называл. Никто и не спорил. - Вообще, - говорю, - яйцо – это символ, начало всех начал. Just remember, «Геополитический ребенок наблюдает за рождением нового человека», С. Дали. Что там на картине? Точно, яйцо. Из него-то и выходит новый человек. Рождается с трудом Глубоко символично, как и название альбома Пола Маккартни “Back To The Egg”. Яйцо – это рассвет, а песок, я бы сказал – закат, всё потом уходит в песок. А из-за яйца была даже война. Майкл морщил лоб и внимательно слушал. - Ну, не совсем из-за яйца, а из-за того, с какой стороны его разбивать. Но Куинбус Флестрин прекратил эту войну. - А кто это? – спросил Майкл, - я что-то не припомню такой войны. - Это – Гулливер. Это он прекратил братоубийственную войну лилипутов. - Его называли «Человек – Гора». А ты как его назвал? - Куинбус Флестрин – это по лилипутски «Человек – Гора». - Lilliputian language?! - Конечно. - А ты знаешь его? - Нет, но думаю, Джонатан Свифт знал. В нашем подъезде на первом этаже была внушительная комната. Скорее всего, щитовая. Там висел какой-то электрический щит с рубильником. Через некоторое время ее решили использовать как склад. Навесили железную дверь и сгрузили в помещение фуру водки. Англичане были в шоке. Понятно, что ни по каким нормам жилое помещение не может быть складом горючего материала. Но они понимали и то, что ничего с этим не поделаешь. Они попросили меня обеспечить их ключом от люка на крышу здания. Ведь если загорится снизу, то им проще будет с седьмого этажа выбраться на неё и дождаться вертолета. «Конечно, - успокаивал я их, - вертолет быстренько прилетит и заберет с собой тех, кто на крыше. Дом-то высокий, пожарные лестницы вряд ли достанут». Они согласились со мной. Рано утром пошел я к Валере, управдому, и попросил его не отказать в этой просьбе. Он замялся. Я настаивал. В конце концов, он согласился и дал этот ключ. Мне показалось, что он дал любой не нужный ему, чтобы я отвязался. А я проверил. Ключ подходил к замку. Ну, надо же! «Вот, - говорю, - ребята, не бойтесь, Вот он, escape key». И повесил его на вешалку в коридоре, на самое видное место. Лифт часто не работал. Мне это было понятно – дом-то совсем новый. Говорили, что когда весь подъезд заселится, тогда и лифт будет регулярно работать. А сейчас, страхуясь от перегрузок («начнут еще шкафы возить»), его включали лишь так, иногда. Те, кто собирались «возить шкафы» просто шли к лифтеру и давали ему деньги, чтобы он включил лифт. Лифтер брал деньги и делал одолжение жильцам, говоря: «Только постарайтесь побыстрее, а то мне от начальства нагорит». Водоснабжение тоже особой регулярностью не отличалось. Правда, не как лифт. Мы закупили несколько пластиковых ведер и тазов. На случай отключения воды, хотя ее могли отключить и просто так, без предупреждения. Особенно горячую. “Wake up, Mitsubishi son! (иногда он меня так называл, не помню почему), - кричал Майкл, распахнув дверь в мою комнату и включив свет, - It’s time to wake up! Morning!” Я взмывал горизонтально над постелью от неожиданности. Майкл потом утверждал, что даже видел просвет между моим, взлетевшим горизонтально телом и постелью. «Иди, умывайся, - говорил он, - я подогрел для тебя воды, так как горячей нет, и налил ее в раковину в ванной. Если очень горячая, то можешь разбавить ее холодной. Холодная вода есть. Кстати, я сделал запасы, налил ее в ведра и тазы». Зайдя в ванную и с трудом продирая глаза, я развернул кран смесителя, зависший над раковиной, в сторону ванной. Включил холодную воду и умылся. Горячая вода осталась в заткнутой раковине. Забыл спустить ее. «Ты что не умываешься? - закричал Майкл, когда я уже был на кухне. «Я умылся над ванной, холодной водой». Майкл, как говорится, вышел из себя: «О-о! Ты меня победил! Ни одна женщина меня не побеждала! Я встал пораньше, подогрел воды, а ты! Ты просто умылся холодной! Я не могу вас, русских, понять!» «Тихо, тихо, - говорю, - зачем так нервничать? Мы сами себя порой не понимаем. Ничего страшного не случилось. Ну не проснулся я до конца. Кстати, я не привык в раковине полоскаться. Мы вообще привыкли иметь дело с проточной водой. Умываемся, моем посуду и даже душ принимаем под проточной водой». «Ну, душ – это понятно, - отозвался несколько успокоенный Майкл, - душ по-другому сложно принять». «И мне не привычны эти ваши пробки-затычки для раковины в ванной и на кухне», - я немного переходил от обороны к наступлению. Майкл стал оправдываться, что вода у них стоит дорого, и они ее экономят. Это было мне понятно, в отличие от электричества. У нас привычка, уходя гасить свет, у них – свет горел везде, и они улыбались, когда я автоматически выключал его, если в комнате никого не было. Конечно, мы были разные, с разными привычками, с разными взглядами, порой на одни и те же вещи. Они удивлённо смотрели на меня, когда я помогал переводчице выйти из машины, протягивая руку. Через некоторое время и сами стали так делать. А 8 марта вообще было открытием, что это – «международный», да еще и официально выходной день у нас. Переводчицы и «office-boss» Юля отдыхали, а мы, договорившись с нашим водителем Сашей, естественно, за отдельную плату, поехали в офис. Джон и Питер работали за компьютерами, Майкл что-то ксерил, а я слонялся просто так, «вдруг кто-нибудь позвонит». Позвонил только Саша, поинтересовавшись, когда вести ребят обратно. Я сказал, что пара часов у него есть. Он «таксовал» вовсю, и для него это был праздник вдвойне. «Смотри-ка, действительно праздник, - дивился Майкл, - никто так и не позвонил». На этот раз отключили холодную воду. Майкл наполнил наши оранжевые пластиковые ведра горячей, а то вдруг и ее отключат. Затем позвал меня и решил «поставить в тупик». С величественным видом он открыл дверь в туалет и вальяжно показал на унитаз. «Что ты имеешь в виду?», - спросил я его. «Холодной воды нет, а здесь только холодная. Подскажи-ка мне, Николай, как пользоваться туалетом?» – усмехнулся Майкл, чувствуя себя победителем, загнавшим оппонента в угол. Подсказать? Пожалуйста. Я молча взял, стоящее рядом в ванной, наполненное горячей водой ведро. Пронес его немного по коридорчику и поставил в туалете, сбоку от унитаза. Так же молча указал на него рукой, мол, вот и всё, ларчик просто открывается. Майкл густо покраснел и тяжело задышал. Простота решения этой «проблемы» его поразила. Он наклонился ко мне и прошептал в ухо: «Я бы догадался, но вот Джон, - тут он показал взглядом на гостиную, - никогда». Некоторое время спустя, находясь в отличном настроении, Майкл сказал, что его особенно поразило в этой истории то, что я, не зациклеваясь на сливном бачке, просто взял и поставил полное ведро рядом с унитазом. Элементарное решение вопроса. Однажды утром Майкл криком позвал меня на кухню. «Что-то случилось», - пронеслось в мозгу. «Смотри, Николай, ужас-то какой! Что он делает?» – возбужденно говорил Майкл, показывая в окно. Дело было зимой, стояли морозы. За окном внизу на гусенице трактора горел костер. Надо было объяснять этот «ужас». Я спокойно объяснил Майклу, что у трактора есть два мотора. Один большой, главный, а другой маленький. Ну, тот, который заводит основной. Майклу это было известно. Его волновало, почему на гусенице трактора горел костер. «А вот костер горит потому, - объяснил я, - что тракторист (tractor driver) разогревает маленький мотор. Когда он разогреется, то сможет запустить и большой». “Jesus Christ!“ – был ответ Майкла. На кухонном подоконнике у нас стоял пузатый алюминиевый блестящий электрический чайник. Перед готовностью он дважды начинал рычать. Сначала просто рычал громко, а потом рычал отплёвываясь. Вот после второго рычания его и надо было выдергивать из розетки. Выключать, стало быть. Несколько раз я выдергивал вилку из розетки после первого рычания. Майкл терпеливо объяснил мне, что чайник этот – электрический, и его надо выключать тогда, когда он начнет плеваться. Майкл изобразил, как это выглядит. Я поблагодарил. Он воткнул вилку в розетку и пошел в комнату. Не став ждать около чайника финала, я пошел за Майклом. В гостиной он объяснял Джону Пратту и Питеру Киллику в чем «проблема» относительно наших взаимоотношений с электрическим чайником. Видя, что я услышал его последнюю фразу о том, что электрочайники появились в России недавно (то есть для нас это чудо техники – новинка, и мы еще не научились с ней работать), он захотел услышать моё подтверждение этому факту. «Конечно, - говорю, - ты прав, Майкл. Совсем недавно появились, just вот перед твоим приездом». Джон и Питер смотрели на Майкла как-то заворожено. Ведь они недавно в России, а Майкл так много знает. После моего подтверждения, он посмотрел на коллег как победитель. Вероятно, они сомневались в недавнем появлении электрочайников в России, а он знал наверняка. Вся эта взбалмошность и фонтан красноречия прикрывали его мягкую и глубоко ранимую душу. Он искренне переживал за людей. Когда наш молоденький шофер, не справившись зимой с управлением, врезался в столб, Майкл принимал это очень близко к сердцу. “Poor lad”, - были его первые слова, когда ему сообщили о том, что Андрей с переломом руки в больнице. «Скажи мне, пожалуйста, Николай, что мы делаем не так, почему люди нас игнорируют?» - интересовался Майкл. «С чего ты это взял?» - ответил я вопросом на вопрос. «Знаешь, - продолжил Майкл, - ты вот на субботу и воскресенье уезжаешь домой, в Самару, а у нас в гостях бывает много народу, из тех с кем мы работаем. Так вот, ни один человек не пригласил нас к себе. Мы бы пришли не с пустыми руками, если об этом речь». Признаюсь, мне стыдно было это слышать. Но приходилось отвечать за них, за этих чёрствых и бездушных сограждан. И я попытался объяснить это тем, что к иностранцам у нас не привыкли. Что люди хорошо помнят, что бывало за контакт с «представителями мира чистогана». И хотя времена изменились, память эта еще свежа. А что я мог сказать в этой ситуации?! Прошли годы. Относительно недавно я узнал, что Майкл перестал ездить в командировки и работает капелланом в госпитале. Меня это совершенно не удивило, и я уверен, что он несет людям веру в добро. Он – достойный человек, и я часто и с большой теплотой вспоминаю Майкла Фрэнсиза Энтони McCarthy. А когда мой, недавно родившийся, сын подрастёт, я обязательно расскажу ему про доброго ирландца - дядю Майкла. Самара, 2007 г.
Категория: Рассказы | Добавил: nicolai (01.01.2009) | Автор: Николай Епифанов
Просмотров: 450 | Рейтинг: 0.0/0 |
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]